Проекты и книги. Стефан Цвейг. Исследователь человеческой души Стефан цвейг что написал

Стефан Цвейг — один из самых популярных в мире австрийских писателей. Его новеллы о любви захватывают читателя с первых арок, щедро одаривая радостью узнавания и сопереживания. Он так проникновенно писал о любви не только потому, что был талантлив, но и потому, что любил. В его жизни была большая и светлая любовь, но однажды он отказался от нее ради того, чтобы вернуть себе молодость. Он ошибся: оказалось, это возможно только в сказках…

Корифей невесты

Стефан Цвейг родился 28 ноября 1881 года в Вене в богатой еврейской семье преуспевающего фабриканта и дочери банкира.
Окончив в 1900 году гимназию, Стефан поступил в Венский университет на филологический факультет. Уже во время учебы на собственные средства опубликовал сборник своих стихов - «Серебряные струны».

Окончив университет и получив докторскую степень, Цвейг несколько лет вел жизнь путешественника, насыщенную событиями, городами и странами: Европа и Индия, «туманный Альбион» и Северная Африка, обе Америки и Индокитай… Эти путешествия и общение со многими выдающимися людьми - поэтами, писателями, художниками, философами - позволили Цвейгу стать знатоком европейской и мировой куль­туры, человеком энциклопедических знаний.

…Несмотря на успех собственного стихотворного сборника и, главное, поэтических переводов, Цвейг решил, что поэ­зия Не его стезя, и начал серьезно заниматься прозой. Первые же произведения, вышедшие из-под пера Цвейга, обратили на себя внимание тонким психологизмом, занимательностью сюжета, легкостью слога. Он захватывал читателя с первой страницы и не отпускал до конца, водя по интригующим тропам человеческих судеб.

С годами голос писателя окреп и при­обрел индивидуальный колорит. Цвейг пишет трагедии, драмы, легенды, эссе, но наиболее «уютно» он чувствует себя в жанрах новеллы и исторических био­графий. Именно они приносят ему сна­чала-европейскую, а потом и мировую славу…

«Я встретил вас…»

…В общем-то, их знакомство было де­лом случая: круг интересов и, главное, общения, у сына богатого буржуа и дамы из круга служилой аристократии разные. И все-таки одна точка соприкосновения у них нашлась - страстное увлечение литературой.
Это произошло в одном из обычных маленьких венских кафе, где любили собираться литераторы и их поклонники.

Фридерика Мария фон Винтерниц, жена кайзеровского чиновника, при­мерная мать двух дочерей, молодая, но серьезная женщина, скромно сидела с подругой за столиком в углу. А в центре расположились двое мужчин, один из них - стройный, щегольски одетый, с ровно подстриженными усиками и в модном пенсне - все время поглядывал на Фридерику. И даже пару раз нежно ей улыбнулся.

Незадолго до этого подруга подарила Фридерике томик стихов Верхарна в переводе Цвейга. И сейчас, осторожно показывая на улыбчивого щеголя, она ска­зала: «Смотри-ка, вон наш переводчик!»

Через день Стефан Цвейг получил письмо, подписанное «ФМФВ». Оно начиналось так: «Дорогой господин Цвейг! Надо ли объяснять, почему я с такой легкостью решаюсь сделать то, что люди считают неприличным… Вчера в кафе мы с вами сидели недалеко друг от друга. Передо мной на столе лежал томик стихов Верхарна в Вашем переводе. До этого я читала одну Вашу новеллу и сонеты. Их звуки до сих пор преследуют меня… Я не прошу вас отвечать, а если все же появится желание, напишите до востребования…»

Она отправила письмо, в общем-то, ни на что не рассчитывая. Тем не менее, по­началу завязалась вежливая, ни к чему не обязывающая переписка. Потом они стали звонить друг другу. И, наконец, на одном из музыкальных вечеров Цвейг и Фридерика познакомились лично.

На фоне пусть даже статного, пригожего (и направо и налево изменявшего ей), но в общем-то бывшего заурядным чиновником мужа, Стефан был для Фридерики особым мужчиной. Она это поняла очень быстро. Но и Фридерика оказалась для Цвейга необычной женщиной, в ней он почувствовал родственную душу.

Они продолжали встречаться и переписываться, и в одном из очередных посланий Стефан предложил ей руку и сердце… Фридерика колебалась недолго и, с большим трудом избавившись от супружества со своим чиновником, вскоре стала женой Стефана Цвейга.
А потом началась Первая мировая война…

Игры разума и любви

Их брак оказался счастливым союзом двух творческих натур: Фрици, как называл ее Стефан, тоже оказалась спо­собной писательницей.
Супружескую пару ненадолго разлучи­ла война; воссоединившись, они два года прожили в Швейцарии, а потом по­селились в Зальцбурге - в старинном доме на горе Капуцинерберг.

Цвейги жили в любви, согласии и творчестве; на себя тратили не так уж много, избегали роскоши, у них даже не было автомобиля. Дни их чаще всего проходили в общении с друзьями и знакомыми, а работали они по ночам, когда ничто не мешало.
В своем доме они принимали многих представителей европейской интеллек­туальной элиты: Томаса Манна, Поля Валери, Джойса, Паганини, Фрейда, Горького, Родена, Роллана, Рильке…

Цвейг был богат, имел успех, он был настоящим любимчиком судьбы. Но не все богатые щедры и сострадательны. А Цвейг был именно таким: всегда помогал коллегам, некоторым даже выплачивал ежемесячную ренту, многим буквально спас жизнь. В Вене он собирал вокруг себя молодых поэтов, выслушивал, давал советы и угощал в кафе.

…На протяжении двух десятилетий Цвейг и Фридерика были практически неразлучны, а если и расставались на несколько дней, то непременно обме­нивались нежными письмами. Творческая семья: она - автор нескольких повестей и романов, пользовавшихся успехом в Австрии, он - всемирно известный писатель, жили в счастье и благополучии, наслаждаясь любовью и творчеством. Но однажды все изменилось…

В поисках вечной молодости

Современники отмечали особую чувствительность писателя и его склонность к депрессии. У Цвейга, человека с очень тонкой психологической конструкцией, оказался сильнейший комплекс: он панически, до ужаса боялся старости.

…Как-то вечером Стефан и Фридерика отправились побродить по улочкам Зальцбурга. Им навстречу шла пара: ста­рик, тяжело опиравшийся на палку, и бережно поддерживавшая его молоденькая девушка, которая все время повто­ряла: «Осторожнее, дедушка!» Позже Стефан сказал жене:

До чего же отвратительна старость! Не хотел бы я дожить до нее. А впрочем, если бы рядом с этой развалиной была не внучка, а просто молоденькая женщина, кто знает… Рецепт вечной молодости остается одним на все времена: старый человек может ее позаимствовать только у влюбленной в него молодой женщины…
В ноябре 1931 года Цвейгу исполняется 50 лет. Он на вершине литературной славы, у него любимая жена - и вдруг он впадает в жуткую депрессию. Одному из друзей Цвейг пишет: «Я не боюсь ничего - провала, забвения, утраты денег, даже смерти. Но я боюсь болезней, старости и зависимости».

Фридерика же, видимо, не поняв его страхов и переживаний, решила «облег­чить» ему творческий процесс: увлечен­ная собственной литературной работой, она наняла для Стефана секретаря-машинистку. 26-летняя польская еврейка Шарлотта Альтман - худая, сутулая, не­красивая, с лицом какого-то нездорового цвета, в общем, весьма жалкое существо, - робко появилась в их доме и скромно заняла подобающее ей место.
Она оказалась отличной секретаршей, а то, что эта робкая дурнушка с первого дня работы смотрела на Стефана влюбленными глазами, Фридерику нисколько не волновало. Не она первая, не она последняя.

Но Стефан… Уму непостижимо! Стефан, которому за 50, который за время их многолетнего брака ни разу не взглянул на другую женщину… Что это? А когда услышала: «Да пойми же, Лотта для меня как подарок судьбы, как надежда на чудо…», вспомнила старика с девушкой и все поняла.

Но, видно, Цвейг и сам до конца не верил в это чудо. Несколько лет он метался внутри любовного треугольника, не зная, кого выбрать: стареющую, но все еще красивую и элегантную жену, к тому же соратницу по литературному творчеству, или любовницу - молодую, но какую-то невзрачную, болезненную и несчастную девушку, от которой ждал чуда возвращения молодости. Чувство, кото­рое Цвейг испытывал к Лотте, вряд ли можно назвать влечением, а тем более любовью - скорее, это была жалость.

И, несмотря на то, что развод им был все-таки получен, «внутренне» Цвейг так до конца и не расстался с бывшей женой: «Дорогая Фрици!.. В сердце у ме­ня ничего, кроме печали от этого разрыва, внешнего только, который вовсе не есть разрыв внутренний… Я знаю, тебе будет горько без меня. Но ты теряешь немногое. Я стал другим, устал от людей, и радует меня только работа. Лучшие времена безвозвратно канули, и их мы пережили вместе…»

Прозрение и признание

Цвейг с молодой женой эмигрировал сначала в Англию, затем в США, потом последовала Бразилия.
Стефан, как в былые времена, часто писал Фридерике. Характер писем, ра­зумеется, был совсем иной, чем в про­шлом. Теперь ему интересны все мелочи, все подробности ее жизни, в случае необходимости, он готов прийти на по­мощь. О себе он писал скупо: «Читаю, работаю, гуляю с маленьким псом. Жизнь здесь достаточно комфортна, люди дружелюбны. Перед домом на лужайке пасутся маленькие ослики…»
И вдруг в одном из писем фраза: «Судьбу не обмануть, царя Давида из меня не вышло. Кончено - я больше не любовник». А в следующем письме - как признание своей ошибки, как мольба о прощении: «Все мои мысли с тобой…»

…Там, вдали от любимой Европы, от друзей, Цвейг окончательно сломался. В его письмах к Фридерике все больше го­речи и уныния: «Я продолжаю свою ра­боту; но лишь в 1/4 моих сил. Это всего лишь старая привычка без какого-либо творчества…» На самом деле, «1/4 моих сил» означала труд страстный, истовый, он писал много, как одержимый, будто хотел забыться, убежать от депрессии, работой заглушить боль и горечь. Романизированная биография Магеллана, роман «Нетерпение сердца», книга воспоминаний «Вчерашний мир», рукопись капитальной книги о Бальзаке, над которой он работал почти 30 лет!..

«За свободу, до конца!..»

Середина 1930-х годов в Европе была наполнена событиями важными и тревожными: поднимал голову и наращивал мускулы германский фашизм. Но Цвейг, ненавидевший войну, готовности активно участвовать в противодействии ее подготовке в себе не обнаружил. Впрочем, и вся западная цивилизация не могла или не хотела остановить про­движение Гитлера. Культ насилия и хаос оказались мощнее, чем силы разума, человечности и прогресса. Но, в отличие от цивилизации, писатель мог убежать, эмигрировать - во всяком случае, хотя бы внешне.

…Из горного дома в бразильском курортном городке Петрополис 23 февраля 1942 года никто не вышел к завтраку. Когда и в полдень двери не отворились, обеспокоенная прислуга вызвала поли­цию. В комнате на кровати нашли тщательно одетых Стефана Цвейга и его жену Шарлотту. Они спали. Спали вечным сном.
Они добровольно ушли из жизни, приняв большую дозу веронала. Рядом с ними, на письменном столе - 13 прощальных писем.

Оправдывая свой поступок, Шарлотта писала, что смерть станет для Стефана освобождением, да и для нее тоже, по­тому что ее замучила астма. Цвейг был более красноречив: «После шестидесяти требуются особые силы, чтобы начинать жизнь заново. Мои же силы истощены годами скитаний вдали от родины. К тому же я думаю, что лучше сейчас, с поднятой головой, поставить точку в существовании, главной радостью которого была интеллектуальная работа, а высшей ценностью - личная свобода. Я приветствую всех своих друзей. Пусть они увидят восход солнца после долгой ночи. Я же слишком нетерпелив и ухожу ему навстречу первым».
Фридерике Цвейг написал: «Я устал от всего…»

Послесловие к жизни

Фридерика с дочерями обосновалась в Соединенных Штатах, в Нью-Йорке.
Однажды ранним февральским утром она задумчиво сидела за письменным столом перед листом бумаги, на котором было выведено: «Дорогой Стефан!». Она наконец решилась откровенно по­говорить с тем, кого так любила: рас­сказать, как ей пусто и одиноко без него, убедить в том, что, поскольку его молодая (и не любимая им) супруга не сумела вернуть ему молодость, то, может быть, ему следует вернуться к ней, что старость совсем не так страшна, если это старость вдвоем, ведь они могли бы…

…В комнату вошла дочь:
- Мама… Смотри… - и положила на стол газету, на первой полосе которой кра­совался apшинный заголовок: «Самоу­бийство Стефана Цвейга».

Фридерика вздрогнула, душа сжалась в комок от страшного холода, охватившего ее, а затре­петавшее в тоске сердце своим перебивчивым ритмом упрямо говорило, что Стефан ошибся и в этот раз…

Годы жизни: с 28.11.1881 по 22.02.1942

Австрийский писатель, критик, биограф. Известен прежде всего как мастер новеллистики и беллетризованных биографий.

Стефан Цвейг родился в Вене в семье Морица Цвейга - зажиточного владельца текстильной мануфактуры, мать писателя происходила из семьи банкиров. О детстве и отрочестве Цвейга известно мало, сам он не любил говорить на эту тему, подчеркивая, что его детство было обычным для еврейского мальчика. В 1900 году Цвейг окончил гимназию и поступил в Венский университет на философский факультет. Уже во время учёбы на собственные средства опубликовал первый сборник своих стихов «Серебряные струны» (Silberne Saiten, 1901). Цвейг рискнул послать книгу Рильке, а тот в ответ послал ему книгу своих стихов, так между ними завязалась дружба, продолжавшаяся до смерти Рильке в 1926 году. Цвейг же закончил Венский университет в 1905 году и получил докторскую степень с работой "The Philosophy of Hippolyte Taine".

После окончания университета Цвейг отправился в Лондон и Париж (1905), затем путешествовал по Италии и Испании (1906), посетил Индию, Индокитай, США, Кубу, Панаму (1912). Последние годы Первой мировой войны жил в Швейцарии (1917-1918). В годы войны Цвейг служил в архивах Министерства обороны и очень быстро проникся антивоенными настроениями своего друга Ромена Роллана, которого назвал в своем эссе «совестью Европы». Новеллы «Амок» (1922), «Смятение чувств» (1927), «Звездные часы человечества» (1927) приносят Цвейгу сначала европейскую, а затем и мировую славу. Помимо новелл популярными становятся и биографические работы Цвейга, в особенности «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского» (1934) и «Мария Стюарт» (1935).

С приходом фашистов к власти Цвейгу, как еврею по национальности, оставаться в Австрии стало невозможно и в 1935 году он эмигрирует в Лондон. Затем писатель мотается между Латинской Америкой и США, поселяясь в конце-концов в небольшом бразильском городе Петрополис. Стефан Цвейг очень остро переживал сам факт начала Второй мировой войны и успехи фашистов. Переживания усугублялись тем, что Цвейг оказался оторван от друзей и практически лишен общения. Находясь в глубочайшей депрессии и отчаянии по поводу ожидавшегося им краха Европы и победы Гитлера, Стефан Цвейг в 1942 году покончил жизнь самоубийством, приняв смертельную дозу снотворного. Вместе с ним ушла из жизни и его вторая жена.

Эрих Мария Ремарк так написал о самоубийстве Цвейга в романе «Тени в раю»: «Если бы в тот вечер в Бразилии, когда Стефан Цвейг и его жена покончили жизнь самоубийством, они могли бы излить кому-нибудь душу хотя бы по телефону, несчастья, возможно, не произошло бы. Но Цвейг оказался на чужбине среди чужих людей».

Библиография

Художественная проза
Die Liebe der Erika Ewald (1904)
(1913)
(1922)
(1922)
Angst (1925)
(1925)
Незримая коллекция (1926)
Der Flüchtling (1927)
(1927)
(1927)
(1939) роман
Шахматная новелла (1942)
(1982) не закончен, опубликован посмертно

Биографические сочинения
Emile Verhaeren (1910)
(1920)
Romain Rolland. Der Mann und das Werk (1921)
(1925)
Sternstunden der Menschheit (1927)
(1928)
(1929)
(Лечение духом) (1932)
(1932)

© Г. Каган, 2015

© Г. Каган, перевод, 1987

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство КоЛибри®

Такими время встретим мы,

какими нас оно застигнет.

Шекспир. Цимбелин

Я никогда не придавал своей персоне столь большого значения, чтобы впасть в соблазн рассказывать другим историю моей жизни. Много должно было произойти – намного больше, чем обычно выпадает на долю одного лишь поколения, – событий, испытаний и катастроф, прежде чем я нашел в себе мужество начать книгу, в которой мое «я» – главный герой или, лучше сказать, фокус. Ничто так не чуждо мне, как роль лектора, комментирующего диапозитивы; время само создает картины, я лишь подбираю к ним слова, и речь пойдет не столько о моей судьбе, сколько о судьбе целого поколения, отмеченного столь тяжкой участью, как едва ли какое другое в истории человечества. Каждый из нас, даже самый незначительный и незаметный, потрясен до самых глубин души почти беспрерывными вулканическими содроганиями европейской почвы; один из многих, я не имею иных преимуществ, кроме единственного: как австриец, как еврей, как писатель, как гуманист и пацифист, я всегда оказывался именно там, где эти подземные толчки ощущались сильнее всего. Трижды они переворачивали мой дом и всю жизнь, отрывали меня от прошлого и швыряли с ураганной силой в пустоту, в столь прекрасно известное мне «никуда». Но я не жалуюсь: человек, лишенный родины, обретает иную свободу – кто ничем не связан, может уже ни с чем не считаться. Таким образом, я надеюсь соблюсти по меньшей мере хотя бы главное условие любого достоверного изображения эпохи – искренность и беспристрастность, ибо я оторван от всех корней и даже от самой земли, которая эти корни питала, – вот я каков теперь, чего не пожелаю никому другому.

Я родился в 1881 году в большой и могучей империи, в монархии Габсбургов, но не стоит искать ее на карте: она стерта бесследно. Вырос в Вене, в этой двухтысячелетней наднациональной столице, и вынужден был покинуть ее как преступник, прежде чем она деградировала до немецкого провинциального города. Литературный труд мой на том языке, на котором я писал его, обращен в пепел именно в той стране, где миллионы читателей сделали мои книги своими друзьями. Таким образом, я не принадлежу более никому, я повсюду чужой, в лучшем случае гость; и большая моя родина – Европа – потеряна для меня с тех пор, как уже вторично она оказалась раздираема на части братоубийственной войной. Против своей воли я стал свидетелем ужасающего поражения разума и дичайшего за всю историю триумфа жестокости; никогда еще – я отмечаю это отнюдь не с гордостью, а со стыдом – ни одно поколение не претерпевало такого морального падения с такой духовной высоты, как наше. За краткий срок, пока у меня пробилась и поседела борода, за эти полстолетия, произошло больше существенных преобразований и перемен, чем обычно за десять человеческих жизней, и это чувствует каждый из нас, – невероятно много!

Настолько мое Сегодня отличается от любого из моих Вчера, мои взлеты от моих падений, что подчас мне кажется, будто я прожил не одну, а несколько совершенно непохожих друг на друга жизней. Поэтому всякий раз, когда я неосторожно роняю: «Моя жизнь», я невольно спрашиваю себя: «Какая жизнь? Та, что была перед Первой мировой войной, или та, что была перед Второй, или теперешняя?» А потом снова ловлю себя на том, что говорю: «Мой дом» – и не знаю, какой из прежних имею в виду: в Бате ли, в Зальцбурге или родительский дом в Вене. Или я говорю: «У нас» – и вспоминаю с испугом, что давно уже так же мало принадлежу к гражданам своей страны, как к англичанам или американцам; там я – отрезанный ломоть, а здесь – инородное тело; мир, в котором я вырос, и сегодняшний мир, и мир, существующий между ними, обособляются в моем сознании; это совершенно различные миры. Всякий раз, когда я рассказываю молодым людям о событиях перед первой войной, я замечаю по их недоуменным вопросам, что многое из того, что для меня все еще существует, для них выглядит уже далекой историей или чем-то неправдоподобным. Но в глубине души я вынужден признать: между нашим настоящим и прошлым, недавним и далеким, разрушены все мосты. Да я и сам не могу не поразиться всему тому, что нам довелось испытать в пределах одной человеческой жизни – даже такой максимально неустроенной и стоящей перед угрозой уничтожения, – особенно когда сравниваю ее с жизнью моих предков. Мой отец, мой дед – что видели они? Каждый из них прожил жизнь свою монотонно и однообразно. Всю, от начала до конца, без подъемов и падений, без потрясений и угроз, жизнь с ничтожными волнениями и незаметными переменами; в одном и том же ритме, размеренно и спокойно несла их волна времени от колыбели до могилы. Они жили в одной и той же стране, в одном и том же городе и даже почти постоянно в одном и том же доме; события, происходящие в мире, собственно говоря, приключались лишь в газетах, в дверь они не стучались. Правда, где-то и в те дни шла какая-нибудь война, но это была, по нынешним масштабам, скорее войнишка, и разыгрывалась-то она далеко-далеко, не слышны были пушки, и через полгода она угасала, забывалась, опавший лист истории, и снова начиналась прежняя, та же самая жизнь. Для нас же возврата не было, ничего не оставалось от прежнего, ничто не возвращалось; нам выпала такая доля: испить полной чашей то, что история обычно отпускает по глотку той или другой стране в тот или иной период. Во всяком случае, одно поколение переживало революцию, другое – путч, третье – войну, четвертое – голод, пятое – инфляцию, а некоторые благословенные страны, благословенные поколения и вообще не знали ничего этого. Мы же, кому сегодня шестьдесят лет и кому, возможно, суждено еще сколько-то прожить, – чего мы только не видели, не выстрадали, чего не пережили! Мы пролистали каталог всех мыслимых катастроф от корки до корки – и все еще не дошли до последней страницы. Один только я был очевидцем двух величайших войн человечества и встретил каждую из них на разных фронтах: одну – на германском, другую – на антигерманском. До войны я познал высшую степень индивидуальной свободы и затем – самую низшую за несколько сот лет; меня восхваляли и клеймили, я был свободен и подневолен, богат и беден. Все бледные кони Апокалипсиса пронеслись сквозь мою жизнь – революция и голод, инфляция и террор, эпидемии и эмиграция; на моих глазах росли и распространяли свое влияние такие массовые идеологии, как фашизм в Италии, национал-социализм в Германии, большевизм в России и прежде всего эта смертельная чума – национализм, который загубил расцвет нашей европейской культуры. Я оказался беззащитным, бессильным свидетелем невероятного падения человечества в, казалось бы, уже давно забытые времена варварства с его преднамеренной и запрограммированной доктриной антигуманизма. Нам было предоставлено право – впервые за несколько столетий – вновь увидеть войны без объявления войны, концентрационные лагеря, истязания, массовые грабежи и бомбардировки беззащитных городов – все эти зверства, которых уже не знали последние пятьдесят поколений, а будущие, хотелось бы верить, больше не потерпят. Но, как ни парадоксально, я видел, что в то же самое время, когда наш мир в нравственном отношении был отброшен на тысячелетие назад, человечество добилось невероятных успехов в технике и науке, одним махом превзойдя все достигнутое за миллионы лет: покорение неба, мгновенная передача человеческого слова на другой конец земли и тем самым преодоление пространства, расщепление атома, победа над коварнейшими болезнями, о чем вчера еще можно было только мечтать. Никогда ранее человечество не проявляло так сильно свою дьявольскую и свою богоподобную суть.

Стефан Цвейг - австрийский писатель, прославившийся, главным образом, как автор новел и художественных биографий; литературный критик. Появился на свет в Вене 28 ноября 1881 г. в семье еврея-фабриканта, хозяина текстильной мануфактуры. О детских и отроческих годах Цвейг не распространялся, говоря о типичности этого периода жизни для представителей его среды.

Получив образование в гимназии, Стефан в 1900 г. становится студентом Венского университета, где на филологическом факультете углубленно изучает германистику и романистику. Еще в студенческую пору выходит его дебютный стихотворный сборник «Серебряные струны». Свою книгу начинающий литератор отправил Рильке, под влиянием творческой манеры которого она была написана, и следствием этого поступка стала их дружба, прерванная только кончиной второго. В эти же годы началась и литературно-критическая деятельность: берлинские и венские журналы печатали статьи молодого Цвейга. По окончании университета и получения докторской степени в 1904 г. Цвейг опубликовал сборник новелл «Любовь Эрики Эвальд», а также стихотворные переводы.

1905-1906 гг. открывают в жизни Цвейга период активных путешествий. Начав с Парижа и Лондона, он впоследствии съездил в Испанию, Италию, затем его путешествия вышли за пределы континента, он побывал в Северной и Южной Америке, Индии, Индокитае. Во время Первой мировой войны Цвейг был служащим архива Министерства обороны, имел доступ к документам и не без влияния доброго друга Р. Роллана превратился в пацифиста, сочинял статьи, пьесы, новеллы антивоенной направленности. Самого Роллана он назвал «совестью Европы». В эти же годы он создал ряд эссе, главными героями которых были М. Пруст, Т. Манн , М. Горький и др. На протяжении 1917-1918 гг. Цвейг проживал в Швейцарии, а в послевоенные годы местом его жительства стал Зальцбург.

В 20-30-е гг. Цвейг продолжает активно писать. На протяжении 1920-1928 гг. выходят биографии известных людей, объединенные названием «Строители мира» (Бальзак , Федор Достоевский , Ницше , Стендаль и др). Параллельно С. Цвейг занимался новеллами, и произведения именно этого жанра превратили его в популярного писателя не только у себя в стране и на континенте, но и во всем мире. Его новеллы были построены по собственной модели, отличавшей творческую манеру Цвейга от других произведений этого жанра. Сочинения биографического характера также пользовались немалым успехом. Особенно это касалось написанных в 1934 г. «Триумфа и трагедии Эразма Роттердамского » и изданной в 1935 г. «Марии Стюарт». В жанре романа писатель пробовал силы лишь дважды, поскольку понимал, что его призванием являются новеллы, а попытки написать масштабное полотно оборачиваются неудачей. Из-под его пера вышли только «Нетерпение сердца» и оставшийся незавершенным «Угар преображения», который опубликовали через четыре десятка лет после кончины автора.

Последний период жизни Цвейга связан с постоянной сменой места жительства. Будучи евреем, он не мог оставаться жить в Австрии после того, как к власти пришли фашисты. В 1935 г. писатель переезжает в Лондон, но и в столице Великобритании не ощущает себя в полной безопасности, поэтому покидает континент и в 1940 г. оказывается в Латинской Америке. В 1941 г. он временно переехал в США, однако затем вернулся в Бразилию, где обосновался в не очень большом городе Петрополис.

Литературная деятельность продолжается, Цвейг печатает литературную критику, эссе, сборник речей, воспоминания, художественные произведения, однако его душевное состояние очень далеко от спокойствия. В воображении он рисовал картину победы гитлеровских войск и гибель Европы, и это приводило писателя в отчаяние, он погрузился в сильнейшую депрессию. Находясь в другой части света, он не имел возможности общаться с друзьями, испытывал острое чувство одиночества, хотя жил в Петрополисе с женой. 23 февраля 1942 г. Цвейг и его супруга приняли огромную дозу снотворного и добровольно ушли из жизни.